Запорожскую ветеранку АТО от войны спасла двойня и высшие силы – фото

В Запорожье ветеранка АТО растит четверых детей и занимается огромным хозяйством

В 2014 году, когда началась война на Донбассе, детям жительницы Запорожья Юлии Матвиенко было 7 и 8 лет. Когда их мама ушла на войну, Ярослав и Злата повзрослели всего на год. Пять лет они жили с бабушкой, видя маму только во время коротких военных отпусков. А причиной тому стала война – мама делала все, чтобы сын и дочка не увидели тех ужасов, в которых 7 лет живут дети Донбасса.

Однако уже второй год снайпер, которую военные знают по позывному «Белка», живет гражданской жизнью, хранит семейный очаг, растит любимых детей и ждет мужа с войны. Накануне Дня матери «Индустриалка» побывала в гостях у многодетной мамы Юли, познакомилась с ее чудесными детьми и даже увидела огромное негородское хозяйство.

— Когда началась война, я была волонтером, я не могла быть в стороне. Очень много знала из того, что происходит на самом деле, а не из телевизоров. И когда было Дебальцево, мы все видели, как наши ребята отступают, отступают, отступают. Мне стало страшно, что война придет сюда, в мой дом, к моим детям. Единственное, что я смогла – это просто стать рядом с ребятами и делать все, чтобы не пустить войну ближе к Запорожью, — говорит Юлия. – Мои дети это переживали трудно. Если сын, который интересуется военной тематикой, все понимал, то дочери просто не хватало рядом мамы.

— Как спустя 5 лет войны ты смогла вернуться в мирный город, гражданскую жизнь?

— Я не набожный человек, особенно после того, как видишь (в оптический прицел, — ред.) с той стороны батюшку РПЦ, который целится в твою сторону. Начинаешь верить во что-то свое, какие-то силы сверху. В то, что сверху кто-то тебе бережет, а когда придет время – заберет к себе. Поэтому я уверена, что если я осталась жива, то этому есть причина.

Я никогда не забуду, как приехала к своей посестре Яне Червоной (пулеметчица батальона спецназа «Донбасс-Украина», позывной «Ведьма», погибшая 2 апреля 2019 года, — ред.) на позицию, и расставаясь говорила ей: «береги себя». А она ответила: «да что со мной случится здесь? Я тут просто на ВОПе сижу, куст охраняю. Это ты носишься как сумасшедшая, береги себя». В итоге мы ее не смогли похоронить в открытом гробу – от нее остался кусочек обгоревшего шеврона. Я никогда не забуду над гробом ее двоих детей плачущих и ее слова «до что со мной может случиться?»

Случиться может все что угодно. Мы не располагаем своей жизнью и не знаем, что может случиться. Это не зависит ни от должности, ни от звания. Веришь только в высшие силы – если тебя пронесло в очередной раз, значит ты зачем-то нужен на земле и что-то можешь еще сделать. Было много ситуаций, когда я не попадала по непонятным причинам в место, где должна была быть, и так оставалась в живых.

5 лет на войне – это много, как для женщины, так и для мужчины. Я попала в ловушку – как я найду себя здесь в мирной жизни, чем буду заниматься. За 5 лет я знаю там все, я знаю дороги Донбасса лучше, чем в своем родном городе. Даже ночью с выключенными фарами я знаю каждый куст, где заминировано, где нет. А здесь я теряюсь, я езжу по навигатору. Здесь я не знаю, как смогу общаться с обычными людьми, которые могут и обидеть, и оскорбить, я не знаю, как отреагирую.

И с другой стороны, если я вернусь домой – что я скажу ребятам? Как я их брошу здесь? Все больше и больше приходило необстрелянных мальчишек, годящихся по возрасту мне в сыновья, которые рассчитывают, что в случае чего я приеду и помогу. У меня на одной чаше весов были мои собственные дети и на другой – эти чужие, но тоже чьи-то дети, которые в окопах.

Последний год я думала, как вернуться домой, потому что понимала – пора. Из-за износа нервной системы у меня уже появился тремор. А снайпер с трясущимися руками – это уже не снайпер… Я пыталась с этим бороться, потому что для меня важно быть результативной, а не просто штаны протирать. Но все равно с каждым разом это становилось сложнее и сложнее, и я понимала, что мне пора домой.

А тут вариантов несколько – либо случится что-то плохое, либо надо вернуться. Я даже придумала себе план, что если меня ранят, то я как раз и перед ребятами буду честна, и смогу вернуться к детям. Когда ехала на одну из задач, просила у высших сил, чтобы меня ранило, но не сильно – чтобы я могла работать, но вернуться домой. И как раз в этот день случилась ситуация, когда мне представился такой шанс.

Противник включил такой прибор, действием которого выжигается сетчатка глаз – люди становятся слепыми, это инвалидность, и ты уже не воин. Я первая заметила этот аппарат, разбудила более опытных ребят, потому что ранее не сталкивалась с таким. Я начала обзванивать других ребят, спецназовцев, снайперов, которые были на позициях, чтобы они немедленно закрыли глаза. Просила разнарядки у командиров на поражение и уничтожение цели. Один парень не послушался меня – все-таки ослеп на один глаз, мы бросились его спасать. А о своем «шансе на ранение» я забыла.

Поэтому кто-то сверху – то ли Яна (Червоная, — ред.), то ли Викторовна (военный медик Ирина Викторовна Шевченко, погибшая 1 июля 2019 года, — ред.), с которой я должна была в тот день ехать в одной машине, которую заПТУРили – «придумали» с моей беременностью. При этом сразу двоими – сыном и дочкой — чтобы уже наверняка я ушла с войны в мирную жизнь. По-другому я бы, наверное, не ушла.

Поэтому теперь у меня четверо детей: старшие дочь Злата, сын Ярослав, и двойня – Зоряна и Богдан. Мы долго пытались с мужем выяснить, у кого в роду была двойня, но точного подтверждения не нашли – возможно, в далеких поколениях кто-то был. Для себя я это объясняю только тем, что это Янка с Викторовной договорились и отправили меня домой.

Я не уверена, была бы ли я сегодня жива, если бы осталась там. Потому что в последний год на войне смерть была очень близка – постоянно погибали мои знакомые. И этот круг по спирали подходил все ближе и ближе ко мне…

— Как адаптировалась после стольких лет жизни в окопно-полевых условиях в городе? Насколько трудно было адаптироваться в среде «не моя война» или «мы тебя туда не посылали»?

— Нам всем, которые там долго, страшно возвращаться домой. Мы не людей гражданских боимся, а себя. Мы боимся, как отреагируем. Сейчас я научилась реагировать на людей, потому у меня есть самое важное в жизни – мои дети. Я лучше промолчу.

Я лучше дам ребенку на проезд в школу, даже несмотря на льготы по статусу и многодетной семьи, и детей участника боевых действий. Я не хочу ругаться, не хочу спорить. Не стоят эти деньги того, чтобы моего ребенка или меня как-то оскорбляли. Ведь мы воевали там не за льготы и не за особое отношение к себе.

— Ты городской житель. Почему решила перебраться в свой частный дом?

— За 5 лет я фактически привыкла жить под кустом, под деревом, в поле. Я привыкла жить на земле. Сложно запираться в коробку. Хочется иногда ночью выйти, сесть под деревом и смотреть на небо. В частном доме это сделать намного проще и естественнее.

Я долго привыкала к тому, что можно ходить между всеми деревьями, не смотреть себе под ноги, не бояться, что где-то какая-то штука может взорваться. Я от этого получаю удовольствие, что нахожусь там, где безопасно. Когда ты постоянно стараешься держать себя в руках, когда следишь за каждым шагом и движением, и попадаешь в безопасность – это свобода. Ты можешь спокойно валяться на траве, ходить возле деревьев.
Люди этого не знают, не понимают, поэтому и не ценят этого. Это круто пройтись по полю, где тебе не оторвет руки и ноги.

— Но сложа руки ты тоже не сидишь – двух курочек тебе оказалось мало. Судя по хозяйству, оно серьезное, и требует времени и сил. Какое у тебя сегодня хозяйство?

— Живем как все – занимаемся своим домашним хозяйством. У меня ощущение, что если я остановлюсь, то сдохну. Поэтому мне нельзя останавливаться, я должна постоянно быть в движении. Хотя иногда действительно нет сил.

У меня полторы козы – то есть коза и козленок. Роды у нее принимала сама, училась раздаивать. Два поросенка, три свиньи мы уже вырастили, добросовестно уже съели. Четыре гуски сидят на яйцах – скоро будут гусята, две утки и пара сотен кур – и бройлеры, и голошейки, и ломан браун, и фокси чик.

— Как хватает сил и на огромное хозяйство, и на воспитание детей?

— Раньше я думала, что двойня – это так классно, одна беременность, отстрелялась — и все. А это оказывается, что один бежит направо, а другая налево, один поспал, а вторая хочет спать – они спят по очереди, а ты фактически вообще не спишь. И бывали моменты, когда наконец-то всех уложила, выходишь во двор, садишься на ступеньки и просто плачешь от беспомощности, от нехватки сил…

— Кто помогает с малышами? С вами в доме живет еще и бабушка – твоя мама.

— Очень сильно помогают с младшими мои старшие дети, помогает мама. Муж до сих пор на войне, поэтому на его помощь пока мы не рассчитываем. Старшая дочь помогает как нянька, сын – как хозяин. Научился косить траву.

Мы не сельские жители, поэтому всему приходится учиться по гуглу и ютубу. Как доить козу – надо загуглить. Как начинять кровяную колбасу, как общипывать уток и гусей, чтобы перья отходили — все находим в интернете. На войне тоже привыкли ко всему – невозможного для человека нет ничего.

— О чем мечтаешь сегодня?

— Мечтаю, чтобы все вернулись домой. Чтобы все закончилось. Я держу себя в руках, но все равно очень тяжело переживаю каждого 200-го и каждого 300-го. Я все равно там. Особенно больно, когда знаю, что погибли ребята по моей части, а я не могу сейчас все бросить и уехать туда, чтобы помочь.

Читайте также: В Бердянске родители пограничника добиваются правды о гибели сына на Донбассе

Фото Александра Прилепы